Творчество длиною в 90 лет
На днях в столице Корсики Аяччо завершилась выставка художников Оскара Рабина и Татьяны Лысак-Полищук, организованная местной мэрией.
Вернисаж помогла осуществить куратор, писательница Елена Жоли.
Событие вышло за рамки художественного, так как на открытие прилетел посол России во Франции и Монако Алексей Мешков. Принимавший гостей мэр Аяччо Лоран Марканжели (Laurent Marcangeli) очень тепло и восторженно говорил о русской культуре, русской нации, наших связях.
Российский и французский художник, один из основателей неофициальной художественной группы «Лианозово», организатор всемирно известной «Бульдозерной выставки», кавалер ордена Российской академии художеств «За служению искусству» Оскар Рабин полвека прожил в СССР, последние 40 лет живет во Франции.
Творческий союз Рабина и Лысак-Полищук сложился давно, Оскар называет ее своей единственной ученицей и музой.
Фото: Татьяна Лысак-Полищук, Оскар Рабин, Алексей Мешков, Елена Жоли, Лоран Марканжели и сотрудницы мэрии
Действительно, Татьяна сумела буквально вернуть к жизни и творчеству овдовевшего художника. Благодаря ее поддержке Оскар Рабин активен, продолжает писать картины. То, что он помнит и говорит, поражает, за плечами долгая жизнь, полная необычайных трудностей. Пожелаем ему пребывать далее в бодрости и здравии!
Уважаемый Оскар Яковлевич, в 1978 г. вас лишили советского гражданства. Для многих это стало шоком. Как это произошло?
Хочу поправить ваш вопрос. Это не для всех было шоком, а только для меньшинства. Многие тогда хотели выехать из Союза, но им не разрешали и придирались по пустякам. Говорили, например, о секретности на работе, хотя это смешно, разведчикам уже было все известно. СССР был построен на какой-то скрытности, нежелании выпускать людей из страны. Я бы не сказал, что большинство художников стремилось эмигрировать. В то время общение с иностранцами уже не преследовалось. Они по-разному относились к картинам - кто-то любил живопись и серьезно подходил к покупке живописи, а кто-то покупал как сувениры. Потому, что предлагаемые тогда сувениры были убогими.
Вы ведь не собирались уезжать?
Думали, конечно. Потому, что никакой перспективы не предвиделось, а жизнь не такая уж длинная. Не верилось, что власти очнутся и дадут больше свободы. Во всяком случае, прекратят эту абсурдную войну с искусством. Смешно воевать с абстрактными картинами, с сюрреализмом. В Союзе даже импрессионизм не одобрялся. Экспрессионизм тем более, ведь он касался и социальных проблем. В качестве наказания исключали из Союза художников. Может быть, и не сажали за «буржуазное искусство», но всячески ругали. Мы понимали, что есть другой цивилизованный мир, где такое искусство воспринимается нормально, где можно чувствовать себя свободно. И мы свято верили, что в западном мире можно работать в том стиле, который ты выбрал сам. А не в том, который тебе указывает партийный начальник.
И до 78-го за пределами СССР вы не бывали?
Никогда. И не мог, в партии не состоял, никаких даже мало-мальских чинов у меня не было. А для выезда за рубеж были нужны партийные рекомендации.
Что послужило основанием для отъезда?
После скандальной выставки, которую позже назвали «бульдозерной» из-за действительно присутствовавших бульдозеров, власти решили избавиться от небольшого количества людей. Как это сделать? Сажать в то время было неприлично. Политика то смягчалась, то ужесточалась. Неугодных вынуждали уехать из Союза, конечно, навсегда, без возврата. Репрессии касались в основном известных диссидентов, которые устраивали демонстрации с политическим оттенком. Сажали за антисоветскую литературу, но художников из-за картин не сажали. Были другие репрессивные методы. К примеру, когда мой сын Александр возвращался ночью домой, его окружили какие-то молодцы и начали угрожать. У кого нервы выдержат? Ему было около 20 лет.
Вы уехали всей семьей?
Нет, втроем. Дочь Екатерина сказала, что не мыслит жизни вне России. У нее был тесный мирок друзей, который был ей очень дорог. Мы знали, что расстаёмся навсегда. Екатерина и сейчас ездит в Россию на 2-3 месяца, считая, что сидеть в Нью-Йорке, где работает муж, для нее наказание.
Нам поставили вопрос ребром - либо ехать в любую страну, которая нравится, либо в другую сторону - в Сибирь. Говорилось не прямо, но у меня были приятели, попавшие в ссылку. Мы с женой Валентиной серьёзно поговорили и решили всё-таки уехать. Я не думал, что на Западе мне будет просто и легко, так как покидал родину в 50 лет и ни одного языка, кроме русского, не знал, способностей у меня ноль, скорее даже минус, если так определять. Действительно, привехав в Париж, 2,5 года ходил на курсы французского языка, написал огромное количество диктантов, но толку - полпроцента.
Как вас принял Париж? Вам сразу дали французское гражданство?
Далеко не сразу. Мы с Валентиной наивничали. Был у нас знакомый французский морской офицер с заслугами, который предложил пойти вместе в мэрию, когда придёт пора получать гражданство после 5 лет проживания в стране. Он сказал: «Давайте пойдем вместе, тогда не будет никакой волынки, а то вас замучают». И оказался абсолютно прав. Мы были дураками и пошли на общих основаниях, не хотелось пользоваться блатом. Решение вопроса затянулось еще на 5 лет.
Но вернёмся к первым впечатлениям. По приезду местные журналисты мной заинтересовались. Для них я был не напрямую диссидент, так как меня сразу не лишили гражданства, а дали туристическую визу, сказав «езжайте, отдохните, пройдет время, всё успокоится и вернётесь». Такое было не только со мной, с другими тоже разыгрывали подобные спектакли. Я понимал, что всё это не совсем так, но всё же теплилась надежда, ведь нам дали туристическую визу...
Мне обменяли очень мало денег, но я поставил условие, что возьму с собой несколько картин. Назначили художественную комиссию и разрешили вывезти 5 или 6 работ. Правда, потребовали заплатить какую-то пошлину. Я отказался, сославшись, что государство мне ни копейки не платило за них. Тогда дали «зелёную улицу», хотя ОВИР обычно мешал, усложнял жизнь уезжающим из СССР, а мне всячески помогли.
Во Франции обо мне не знали, только в Лондоне прошла выставка моих картин, поэтому никакой серьёзной искусствоведческой или коммерческой рекламы не было. В Париже жило много приятелей как русских, так и французов, образовался круг общения. Я был согласен тогда работать с галереями, но мне никто ничего не предложил. И не хотелось связываться с галереей, которая ничего не продаёт или продаёт за гроши, но портит репутацию на будущее. На Западе действовали свои законы, о которых я серьёзно не думал. Единственно, я надеялся, что за рубежом не пропаду и прокормить себя смогу, потому что был какой-то процент людей, покупавших мои работы еще в СССР.
Надежда была, но ни на какую славу я не рассчитывал, не думал, что на Западе меня будут носить на руках. Тем более что я был политически нейтрален. Вначале мне предлагали выступать на радиостанциях «Голос Америки» и «Свобода», но мне это совсем не свойственно, для себя лично решил, что я художник и им останусь.
Во Франции я прожил уже 40 лет и у меня действительно всё получилось. Были сложности, но на жареную курицу и бутылку вина всегда хватало. Не то, что на родине.
Вы рано остались без родителей, кто вам помогал?
Никто, я дворняжка в этом смысле. У меня была молочная сестра на 4 года старше. Мне было 13 лет, когда началась война. Сестра пошла работать на завод, потом записалась на курсы снайперов и ушла на фронт, а после победы вернулась с орденом.
Я остался в Москве один с продовольственной хлебной карточкой. Отстояв километровую очередь, не дойдя до дому, сразу съедал чёрный слипшийся хлеб. Первые годы были очень тяжкими. Но мир не без добрых людей - кто-то чем-то помогал. Из родственников осталось 2 сестры отца, но они жили отдельно и были инвалидами, сами зависели от племянника. Только иногда мне что-то подбрасывали. Профессии у меня никакой не было, даже не успел окончить 6 классов. Перед самым концом войны уехал к сестре матери в Латвию на хутор. Но при советской власти жить на хуторе и содержать его было сложно, хозяев объявили буржуями и конфисковывали продукты, поэтому приходилось хутор сдавать чужим людям.
Скажите, а откуда пришло желание писать картины?
Рисовать я хотел всегда. В школе считался лучшим рисовальщиком класса и мне поручали делать стенгазету. Никакого влияния в этом отношении со стороны родителей не было, они были врачами, окончили медицинский университет в Цюрихе. Мать всю жизнь работала врачом, а отец занимался скорее административной работой, командовал санаториями. К искусству не имели прямого отношения. Мать, правда, глядя, как я что-то рисую, поощряла перерисовывание открыток, которые мне нравились, но судила об этом с позиции, насколько похожую мне удалось сделать копию.
Мне всегда нравилось рисовать независимо ни от какого вдохновения, просто доставляло удовольствие. Рисование никогда не считал работой. Слышал, конечно, что есть художники, зарабатывающие этим деньги. Завидовал им и надеялся, что когда-нибудь тоже смогу стать таким. Потом, когда я попал к тетке в Латвию, поступил в Латвийскую Академию художеств. Авантюра была, школу ведь я так и не окончил. Была школа рабочей молодежи, но надо было выживать и было не до учебы.
Ну а что касается Франции, всё было путано. Иногда получалось что-то интересное. По традиции картинки у меня время от времени покупали. Во многих странах дипломаты, журналисты знали меня, любили мои работы и покупали. Кто-то видел мои картины у друзей и тоже приобретал. Но тогда я за них получал ровно столько, чтобы прожить.
В Союзе вы писали картины о своей жизни и окружающей действительности. Когда вы оказались во Франции, что-то изменилось в вашем творчестве?
В принципе, ничего не изменилось. Как был у меня чёрный контур, так и остался. Это основа, затем придумываю сюжет и накладываю краски со всеми градациями. Но в моих работах есть подтекст. И это должно прочитываться зрителем. Конечно, долго ничего не получалось и однажды жена сказала: «Ты ведь не просто пейзажист, чтобы рисовать что видишь, ты должен что-то рассказать такое, что знаешь только ты». Валентина сама была художником, дочерью моего учителя Евгения Кропивницкого.
И когда наступило признание, почувствовали себя признанным во Франции?
Во Франции я и сейчас не чувствую себя признанным художником, пожив здесь, узнал очень много того, о чём даже не подозревал. В России меня всегда интересовала проблема современного искусства и я видел разницу в подходе современного искусства и всего тысячелетнего искусства человечества. Разница огромная, в разное время существовало много критериев, определявших умение художника. Была и мода, были высокие требования с точки зрения мастерства.
Во всех областях человечество достигло невероятных высот, но жизнь не состоит только из плюсов, минусов достаточно. В искусстве минусовая сторона жизни раньше игнорировалась, считалось неприличным её показывать. XX век завершил такое видение. Эпоха Возрождения, конечно, вершина. Когда вы стоите перед полотнами Микеланджело или Да Винчи, понимаете, что работы написаны руками с помощью красок и косточек, но впечатление, что это не рукотворная работа, а кто-то сверху вмешивался. Может быть, озарило вдохновение, капнула благодать. Сотни лет порой проходят, пока такая гениальность на кого-то капнет...
В 90-м году вам вернули советское гражданство. Вдруг оценили?
Нет, ничего не оценили, не их занятие - ценить искусство. В хрущёвское время это называлось «оттепелью». После того как меня лишили советского гражданства, для себя я решил - сам я не отказывался, никак в этом не участвовал, сделали всё без моей воли, просто зачитали указ Верховного Совета и отобрали паспорт в советском консульстве в Париже. Ну и Бог с вами!
А как возвращали гражданство?
Очень просто. Приехал Ельцин и пригласил в посольство СССР в Париже на беседу разных выдающихся людей, в том числе известного антисоветчика Алика Гинзбурга, работавшего вместе с женой в «Русской мысли». Ельцин сказал, что пора покончить с ссорами, надо ладить с эмиграцией, на Западе есть люди, любящие Россию и готовые служить ей, зачем их отталкивать. С тех пор ветер подул в другую сторону. Но не сразу. Стали приглашать в наше посольство на праздники. У меня сложились хорошие отношения с послом Авдеевым, очень интеллигентный человек, симпатичный мужик, сам собирал коллекцию картин. Как-то он захотел посмотреть мои работы и приехал ко мне домой. В первую очередь сказал, что у него есть важное поручение от имени правительства извиниться и вернуть советский паспорт, если я хочу. Так мы и подружились.
Когда впервые вы поехали на родину?
В 1993 году, когда в стране была разруха. Русский музей решил устроить мою выставку.
Оскар Яковлевич, мы познакомились с вами лично на вернисаже на Корсике. Почему выставка организована именно здесь?
Случайно, хотя в случай не верю, скорее в судьбу. Там наверху кому-то всё известно. Год назад нас пригласили знакомые корсиканцы, живущие в горах. Он местный, она русская, большая приятельница Тани. До этого мы много раз были с Валентиной на Корсике, пока она не заболела... В прошлом году так получилось, что в потемках я оступился, упал на камни, ничего не сломал, но ходить не мог. Вызвали скорую, на вертолете отвезли в больницу, где меня подлечили, и я снова встал на ноги. Затем отправили в центр реабилитации. Нам дали госпитальный номер и Таня моментально превратила его в мастерскую, стала рисовать, и весь госпиталь приходил смотреть картины, как на выставку. Я, правда, рисовать не мог из-за довольно мучительных реабилитационных занятий.
После обеда мы были свободны, путешествовали по острову. В душе остались очень теплые чувства к Корсике и даже к врачам, которые заставляли меня крутить педали велосипеда. Мы познакомились с местными жителями, обзавелись связями. Спонтанно возникла идея провести выставку на Корсике. Я даже не верил, что получится, но наша хорошая знакомая Алёна Жоли взяла всю организацию в свои руки и всё получилось.
Скажите, а у вас нет желания все бросить в Париже и переехать на Корсику или солнечный Лазурный берег, где на склоне лет жили Ренуар, Пикассо, Матисс?
Знаете, в моём возрасте никаких планов строить не хочется. Предел есть всему, человек не вечен, и солнце не вечно. Какие строить планы, мне ведь уже за 90?
Сейчас мне очень хорошо, живу так, как не мог и мечтать. Не считая возраста и всяких связанных с этим неприятностей, но с данным вопросом ничего не сделаешь. Что ещё мне нужно? Многие говорят, что ещё раз с удовольствием прожили бы молодость. Чего мне не хотелось бы никак, так это вернуться в советское прошлое.
Нина ПОПОВА