Самая розовая японка

Воспоминания историка моды и коллекционера Александра Васильева
из новой книги «Сокровища кочевника. Париж и далее везде».

На протяжении 1980-х годов Париж находился в глубоком шоке и потрясающем впечатлении от личности Масако Ойя - чрезвычайно экстравагантной японки, предпочитавшей одеваться в вещи исключительно розового цвета. Ее в Париже так и прозвали - «Самая розовая японка».
Эта женщина, обладавшая невероятными финансовыми возможностями, жила в Осаке, но регулярно наведывалась в столицу Франции, поскольку больше всего на свете любила посещать светские рауты. Она обожала классический балет, приезжала на все гала-представления французских и советских танцовщиков. Любовь к балету была столь велика, что она наняла педагога по классическому балету, научилась ходить на пуантах и, замерев в позе «ласточка», несмотря на довольно плотное телосложение, поднималась в поддержках. Также мадам Ойя старалась не пропускать оперные постановки и другие громогласные праздники вроде 200-летия со дня взятия Бастилии, которое отмечалось 14 июля 1989 года. Специально по этому поводу мадам Ойя на собственные средства иллюминировала Эйфелеву башню. Это та самая подсветка, которая и сегодня включается с началом темноты, сверкая и переливаясь на фоне темного неба. В определенный час башня вспыхивает и мерцающие огоньки бегут по ней, меняя окраску. До 1989 года ничего подобного не было.
Кроме того, во Франции у мадам Ойя был собственный замок. Когда она только решила обзавестись собственной резиденцией, ей на выбор предложили около пятидесяти вариантов.
- Первый замок мне совсем не понравился, - говорила она. - Второй - тоже не то чтобы очень понравился. И третий был не по душе… - Четвертый - тоже был нехорош. - Представьте себе, что она запомнила все пятьдесят замков и перечисляла недостатки каждого. К счастью, двенадцатый по счету ее практически устроил, на нем она и остановилась. - Очень удобный, недалеко от Парижа, но дизайн - отвратительный. На потолке летали какие-то ангелочки, они меня напугали. Тогда я стала торговаться. Торговалась три дня! Когда мы сошлись в цене с владельцем замка, я предупредила, что оплачивать сделку на французской земле не буду - слишком высокий налог. Рассчитаюсь с вами в самолете.
Так она и поступила - купила хозяину замка билет на самолет и передала необходимую сумму наличными прямо на борту. На земле сделки не было, налога удалось избежать.
- Когда замок стал моим, я тут же перекрасила его внутри в розовый цвет!
Масако Ойя, с которой я был очень близко знаком и, не без гордости скажу, считался ее фаворитом, была невысокого роста, поэтому для того, чтобы казаться повыше, она ходила даже не на платформах, а на котурнах розового цвета. К котурнам в комплект прилагались пара розовых колготок, панталончики того же цвета и мини-платье в стиле «бэби-долл» в тех же розоватых тонах авторства всегда одного очень статусного японского дизайнера Ханае Мори. Поверх платья Масако Ойя набрасывала плащ-пелерину из розового шерстяного крепа, усеянного брошками из розового кварца и бриллиантов.
Однажды увидев меня в льняном пиджаке, лацкан которого украшала не одна, а целых три камеи - от маленькой к большой, как было модно в 80-х, она сказала:
- Васильев-сан, вы расточитель.
- Почему? - удивился я.
- Все носят по одной камее, а у вас три!
- А у вас вон брошек сколько!
- Но я же мадам Ойя! - с гордостью парировала она.
На голову мадам Ойя водружала огромную розовую шляпу из розовой соломки с широченными полями.
Этот собирательный образ она меняла ежедневно и практически никогда не появлялась дважды в одних и тех платьицах, пелеринах и на одних и тех же котурнах. Составляющие образа менялись, но суть оставалась прежней. Лицо мадам Ойя всегда было выбелено, что делало ее похожей на гейшу или артистку театра Кабуки. Губы подведены помадой фуксиевого цвета. Говорила она по-английски с сильным акцентом очень высоким, тоненьким голоском.
Масако Ойя была вдовой министра финансов Японии. Сфера ее деятельности была очень обширной и эклектичной. Иными словами - чем она только не занималась. Держала в Японии сеть платных госпиталей для сердечников, владела шелкопрядильными комбинатами, имела собственный канал на телевидении и большие пакеты акций многих интернациональных корпораций. Немалый доход приносили огромные поля для гольфа, которым также увлекалась мадам Ойя.
Эта женщина не знала слова «усталость». Она умела спать в дороге. Это редкая способность - отключаться в поезде, самолете, автомобиле, в редкие минуты отдыха от вспышек фотокамер. А фотографировали мадам Ойя всегда и везде, настолько декоративно она выглядела.
В доинтернетную пору она издавала ежегодный журнал под названием «Частная жизнь Масако Ойя». Это была предтеча Инстаграма в виде большой толстой книги с цветными фотографиями, на которых был зафиксирован практически каждый день ее жизни. Вот Масако Ойя приветствует премьер-министр Франции, а вот ее при встрече обнимает Пласидо Доминго, а вот она преподносит отрез шелка Майе Плисецкой, а вот - пожимает руку Пьеру Кардену…
Не хуже сегодняшних блогеров она демонстрировала читателям собственного ежегодника интерьеры всех гостиниц, в которых жила, путешествуя по миру, не оставляя без внимания даже туалетные комнаты с роскошными ваннами, унитазами и биде.
Отснятые за год фотографии верстались в хронологическом порядке - от начала и до конца года - и издавались отдельной книгой. Весь тираж мадам Ойя возила с собой в огромных розовых коробках из картона, перетянутых розовым скотчем с надписью «Масако Ойя», - перепутать было невозможно. В моей коллекции таких ежегодников штук восемь.
Узнав, что я имею отношение к миру балета, Масако Ойя прониклась ко мне особенно теплыми чувствами.
- Я обожаю балет! - благоговейно выдохнула она.
- Тогда вам будет интересно узнать, что я рисовал костюмы для Майи Плисецкой и оформлял балеты Валерия Панова.
- Валерий Панов? - оживилась мадам Ойя. - Я его знаю! Его жена - Галина! Я хочу, чтобы вы все вместе сделали что-то в Осаке! Сколько это будет стоить?
- Что именно?
- Я хочу как можно скорее балет «Щелкунчик» в постановке Валерия Панова с вашими декорациями и костюмами. 
Я тут же позвонил Панову с вопросом, не против ли он отправиться в Осаку.
- Фу, какая гадость - Осака, - скривился Валерий. А узнав, что речь идет о постановке «Щелкунчика», добавил: - Боже мой, какое старье! Зачем ставить балет, который мне совершенно неинтересен!

Панов не хотел повторять то, что до него делали десятки других балетмейстеров, он мечтал быть первооткрывателем, потому создавал балеты по русской классике - «Идиот», Три сестры»… Но ни «Идиота», ни «Трех сестер» не хотела заказчица. Она хотела конкретно «Щелкунчика». Поразмыслив пару мгновений, Панов уточнил:
- А деньги заплатят?
- Заплатят, и немало.
- Ну, это другое дело.
Мы долго вели переговоры о начале работы, и, в конце концов, в 1987 году вылетели из Парижа в Осаку, о которой я знал по рассказам отца. Он прожил там целых три месяца, пока оформлял вместе со Львом Барским, Борисом Мессерером и другими художниками советский павильон «Сибирь» для ЭКСПО-70.
Из аэропорта нас с Валерием Пановым привезли в один из спальных районов Осаки, где не было никаких высотных зданий, иллюминации, сверхскоростных дорог и толп народа - только домики в один-два этажа и полная тишина вокруг. Район назывался Китабатаке, а улица, на которой находился особняк мадам Ойя, - Абенокю. Внешне ее трехэтажный дом напоминал настоящий бункер. Перед ним расстилался зеленый газон из пластиковой травы.
Интерьер дома меня совершенно потряс, потому что первое, что мы увидели - длинную гардеробную, где слева и справа на бесконечных штангах висели тысячи розовых платьев двух направлений - бэби-долл и длинные в пол из шелка, расписанного цветами.
- Иностранные корреспонденты говорят обо мне неправду, - пожаловалась мадам Ойя, довольная произведенным эффектом. - Они утверждают, будто у меня тысяча розовых платьев. Это абсолютная ложь! Розовых платьев у меня две тысячи!
Сразу после гардеробной мы оказались в огромной гостиной, которая произвела на меня еще большее впечатление. Посередине комнаты стоял прямоугольный обеденный стол с отверстием по центру, где помещался повар-француз, перекупленный мадам Ойя из какого-то мишленовского ресторана. Гостям предлагался большой ассортимент японских деликатесов. Сама хозяйка восседала за столом на очень высоком кресле перед индивидуальной газовой конфоркой, на которой стояла сковородочка.
- Мадам Ойя, почему вы не едите вместе со всеми? - поинтересовался я.
- Боюсь отравления, поэтому приходится готовить самой себе. 
- А если отравятся гости?
- Гости не так важны, - ответила она с обескураживающей прямотой. 
Вся мебель в стиле рококо в этом доме была перетянута тканью ярко-фуксиевого цвета. Розовыми были и стены, и даже таблички с надписью «Не курить» на бронзовых подставках при входе.
Вместо картин на стене в гостиной в золоченых рамках висели две налоговые декларации.
- Слева декларация моего мужа, министра финансов, а справа - моя, - заметила она во время экскурсии по дому. - Сравните, кто богаче, он или я?
- Вы, мадам Ойя! 
- То-то и оно! А все уверены, будто мне состояние досталось от мужа. Это я его содержала, а не он меня!
Сегодня свою жизнь в Японии я вспоминаю как потрясающий опыт. Масако Ойя для нас с Пановым сняла отдельную квартиру на три комнаты, чтобы у каждого было по спальне, гостиная общая. В ту пору стены почти во всех домах были из очень плотной рисовой бумаги на рамах. Дом мог легко раздвинуть свои стены, как в опере «Мадам Баттерфляй», показать все, что внутри, и снова сдвинуть, поэтому в Японии исключен любой шум. Япония - тишайшая страна, люди настолько уважают частную жизнь соседей, что не включают громко телевизор, музыку, не ездят на грохочущих мотоциклах, и даже японские велосипеды звенят в треть силы обычного велосипедного звонка. Все для тишины и во имя тишины. Меня это тогда поразило, как поразили маленькие садики перед домами. Никакого размаха, все в миниатюре - маленькая пагода из керамики, малюсенький декоративный ручеек, карликовые деревья… И все из уважения к земле, которой в Японии из-за плотности населения совсем немного. Участок полтора на полтора метра уже считается полноценным садиком.
Неизгладимое впечатление на меня произвел порядок - японцы имели право только один раз в году выносить на мусорку крупногабаритные вещи. Был специальный день, когда они могли выкинуть холодильник, плиту, старый диван или шкаф. В другие дни - запрещено. Только в этот день мои соседи выносили стопки антикварного фарфора, огромные тюки со старинными кимоно. Боже, как мне удавалось поживиться в такие дни! Сколько я подобрал там старинных лаковых шкатулок, украшений и фарфора, шелковых отрезов…
В конечном счете эти находки сложились в багаж весом сто килограммов. Казалось бы, как можно вывезти такое количество вещей в Париж?! Но я был молод, очарователен и умел договориться с сотрудниками аэропорта. К тому же в ту пору еще не существовало таких строгих ограничений, как сегодня. 
- Ваш багаж весит больше допустимого, - сказала мне японка, которая регистрировала меня на рейс. - Что у вас там?
- В этих чемоданах - моя любовь к Японии! - ответил я.
- Тогда провозите!
Кроме найденных на мусорных свалках сокровищ, я, в очередной раз улетая из Осаки в Париж, вез с собой черного-белого котенка с голубыми глазами, которого оставили на помойке в коробке из-под обуви. Это случилось буквально за несколько дней до вылета, поэтому в оставшееся до самолета время я бегал с найденышем по ветеринарам, чтобы получить разрешение на вывоз. Котенка мне удалось пристроить в Париже - я подарил его своей приятельнице-графине.
Но вернемся в дом к Масако Ойя.
В самый разгар работы над «Щелкунчиком» мадам Ойя решила показать мне второй этаж своего особняка, а именно - частные апартаменты, куда гостей не приглашали. Здесь я увидел ее многочисленные коллекции. Хозяйка дома собирала абсолютно все, но группировала предметы по характерам. В одном из стеллажей, к примеру, хранились пуанты с автографами всех самых знаменитых балерин мира, в другом - стояли батареи маленьких бутылочек только с одним напитком - французским ликером Quantro. Такие обычно давали в самолетах. 
- Зачем вам эти бутылочки? - полюбопытствовал я. - Вы же их не выпиваете.
- Как зачем?! Красивая вещь!
Посередине комнаты висел огромный гонг, по бокам от него возвышались  две большие буддистские статуи. 
- Это моя домашняя часовня, - объяснила мадам Ойя. - Но я не буддистка.
- А кто же?
- Я - синтоистка! Научимся молиться.
С этими словами мадам Ойя трижды хлопнула в ладоши и произнесла: «Хой. Хой. Хой». Я тут же повторил за ней эти нехитрые действия. Затем последовала молитва на японском языке. 
Мы встречались ежедневно, как правило, вечерами. Когда я уже почти засыпал, она приглашала меня на разбор своего колоссального архива. 
- Мадам Ойя, не пора ли вам спать? - спрашивал я, отчаянно зевая. 
- Нет! - отвечала она своим высоким и тонким голоском. - Когда в Японии ночь, в Париже день. Я должна снимать кассу в своих ресторанах. 
И по телефону звонила в каждый из принадлежавших ей ресторанов бренда «Йоки Тори», где посетителям предлагали всевозможные виды мяса на тоненьких шпажках под соусом терияки. Это был своего рода фастфуд, но довольно дорогой, поскольку в те годы японские рестораны в Париже являлись диковинкой. Все они находились на улице Сент-Оноре. Пока она снимала кассу, я подписывал ее бесчисленные полароидные снимки - указывал место, где была сделана фотография, дату и кто кроме Масако Ойя был на ней запечатлен.
Мадам Ойя очень любила со мной откровенничать. 
- Васильев-сан, у меня есть принцип, - сказала однажды она, - что люблю - то покупаю. Например, мне очень нравится виски «Джонни Уокер». 
- И что?
- Купила 25 процентов акций! А еще мне очень нравится шведский автомобиль VOLVO
- И что же?
- Купила 50% акций!
 Кстати, автомобили Volvo, в которых ездила мадам Ойя, также всегда были розового цвета.
- В Париже мой любимый отель - Plaza Atheneе, - поделилась как-то она. 
Это знаменитый, очень дорогой отель, который находится на авеню моды, рядом расположен Театр Елисейских полей, напротив Дом Диор, по другую сторону от отеля - здание бывшего дома вышивки «Китмир» Марии Павловны Романовой. 
- И что же случилось с отелем? - поинтересовался я, догадываясь, каким будем ответ. 
- Как это - что? Я купила 75% акций!
Расположение мадам Ойя со временем стало ко мне столь велико, что в один прекрасный день, а точнее - в одну прекрасную ночь, она пригласила меня… на кладбище.
- Но мадам Ойя, уже полночь!
- Самое время. 
Мы уселись в ее розовый «Вольво» и отправились в пригород. Когда добрались до кладбища, я, выбравшись из автомобиля, осмотрелся - вокруг кромешная тьма и очертания зарослей бамбука. 
- Здесь наша родовая усыпальница, - сказала мадам Ойя и вручила мне японский бумажный фонарик с горящей внутри лампадкой.
Освещая этими фонариками путь, мы двигались по мосткам из булыжников через тростниковую чащу, пока не вышли на небольшую лужайку с мраморными надгробиями. 
- Будем молиться, - объявила мадам Ойя. - Это могила моей мамы. Хой. Хой. Хой. 
И мы с фонариками обошли кругом могилу мамы.
- Моя любимая мама прожила очень красивую жизнь… - За этими словами последовал подробный рассказ о судьбе мамы. Затем шел папа и история его жизни. Потом еще какой-то родственник, и еще, и еще… Закончилось все самыми теплыми воспоминаниями о любимой собачке над ее маленькой могилкой.
- Мадам Ойя, а кто похоронен здесь? - показал я на последнюю могилу.
- Мой муж, - коротко ответила она и бросила взгляд на часы: - Васильев-сан, уже два часа ночи, на мужа совсем не осталось времени.
И мы ушли, не помолившись за упокой его души.
Однажды я совершенно случайно застал мадам Ойя без ее «розового оперения». Просто увидел женщину, облаченную в серое кимоно с мелким рисунком, без всякого грима, без парика с буклями - ее чисто вымытые волосы были зачесаны назад. Обычная японская бабушка, в которой я не сразу узнал самую розовую японку.
- Васильев-сан, никому не рассказывайте, какая я в жизни, - попросила она.
На своем розовом «Вольво» мадам Ойя возила нас с Валерием Пановым в Нару - древнюю столицу Японии, город-монастырь с храмом, внутри которого сидит гигантский Будда и где по парку гуляют лани в белых яблоках. Они не боятся людей и едят с рук. 
Мы побывали также в портовом городе Кобе. Здесь мы оказались в кондитерском магазине «Морозов», который принадлежал эмигранту из Самары, родившемуся еще в конце XIX века.  
Именно он привез в Японию невиданное лакомство - шоколадные конфеты. До него японцы о шоколаде не слышали. На момент нашего знакомства этому самому Морозову исполнилось 85 лет. Все дела вела его жена, тоже эмигрантка из России. Свои седые волосы она укладывала в прическу, напоминавшую халу Людмилы Зыкиной, носила роскошные очки и одно-единственное колечко, правда, украшенное довольно внушительным бриллиантом, из чего я понял, что кондитерский бизнес Морозовых процветает. Благодаря японскому партнеру магазины этой марки открылись в Токио, Осаке, Нагасаки, Йокогаме. Самое ужасное, что спустя какое-то время японский партнер отнимет у основателя этот бренд, и Морозову придется начинать все практически с нуля. Он создал новую марку - «Космополитен де Морозов», главным хитом которой стало печенье «курабье» в коробках, разрисованных русскими национальными костюмами. Морозовы принимали меня в своем доме, показывали театральные программки, подписанные рукой Федора Шаляпина, гастролировавшего в Японии в 1930-х годах.
Невероятное впечатление на меня произвел один из районов Токио, который называется Синдзюку. В сравнении с ним меркнут даже наши так называемые Патрики - настоящее средоточие московских модников. По улицам Синдзюку, с его ночными клубами, барами, небоскребами и неоновыми вывесками, ходят японцы в самых экстравагантных образах, как будто сошедшие с миланских и парижских подиумов. Наблюдая очередной показ высокой моды, все мы думаем: «Красиво, но по городу в этом никто ходить не будет». В Синдзюку ходят! В отличие от русских, обитателей этого района не беспокоит, что о них подумают или, не дай Бог, скажут. Поэтому в России почти нет эксцентриков. Сама идея эксцентричности отсутствует. Она не развита в русском человека, как и самоирония. А в Японии очень развита, им нравится, когда люди смеются - это лучший комплимент. Покатываются со смеху, глядя на вас, - «Ой, какое ко мне внимание, как это здорово!». Именно в Токио я сделал огромное количество фотографий, то, что называют сегодня «стрит-стайл». Выходил на улицу и фотографировал особенно экстравагантно одетых прохожих. Те были счастливы - их хочет снять иностранец! С удовольствием принимали разные позы, улыбались, демонстрировали наряд со всех сторон... Этими снимками я потом иллюстрировал свои статьи о Японии, которые печатались в журнале «Империал», где главным редактором работал Дмитрий Ликин - сегодня главный художник на Первом канале.
Надо сказать, что балет «Щелкунчик», над которым мы работали с Валерием Пановым, так и не был завершен, несмотря на то, что были нарисованы все эскизы и создана хореография. Причина - недостаток способных танцовщиков. Если балерина, танцевавшая партию Маши, была хороша, то остальные никуда не годились. Лет пять спустя, в один из моих приездов в Японию уже в качестве члена жюри организованного мадам Ойя балетного конкурса, я заглянул на отчетную выставку, которая была посвящена ее деятельности, где увидел фотографии собственных декораций к неосуществленному «Щелкунчику» на сцене… Национального балета Китая.
- Так вы все-таки поставил балет? - спросил я.
- Поставила, но в Пекине - там дешевле, - ответила мадам Ойя.
- А чего же меня не позвали?
- Вы слишком дорого стоите, Васильев-сан. Я взяла китайца, он сделал все декорации по вашим эскизам.
Охлаждения в наших отношениях начались после того, как я принял предложение о сотрудничестве с другой частной труппой - «Асами Маки», которая была более знаменита, чем труппа Масако Ойя, и славилась отличными танцовщиками. Этого самая розовая японка мне простить не могла.
Благосостояние и слава Асами Маки не уступало благосостоянию и славе мадам Ойя. К тому же ее соперница имела непосредственное отношение к балету. Мать Асами Маки была основательницей японского балета и сама учила свою дочь танцу. Для этой труппы я оформил несколько постановок, в том числе «Три мушкетера» и «Ромео и Джульетта», что для художника из России - небывалый результат.

ALEXANDRE VASSILIEV
www.vassiliev.com
PARIS